«Таланта с особенной физиономией и целостностью — у меня нет»

О творческом кризисе Ивана Тургенева

В переписке, которая занимает несколько томов в собрании его сочинений, Иван Тургенев не мог не затрагивать тему творчества и иногда — творческих сомнений, принимавших порою серьезную форму вплоть до угроз бросить литературное творчество. Так в одном из писем Тургенев написал: «…ни одной моей строки никогда напечатано (да и написано) не будет до окончания века». В этом материале рассказываем о периоде творческого кризиса у Ивана Тургенева.

«Кто осмелится сказать не в шутку, что он — творец!?»

Творческий пессимизм, который сквозит в письмах 1850-1860 гг., никак нельзя отнести к отсутствию у Тургенева успеха и признания: к 1850-м годам он завоевал репутацию современного классика не только в России, но и в Европе. Каждое его новое произведение вызывало живой отклик публики, пристальное внимание литературных критиков, политических и общественных деятелей.

Тем не менее Тургенев болезненно воспринимал критику, если она звучала, а она звучала, например, в адрес романа «Рудин», который вышел в начале 1856 года; «Отцы и дети», опубликованные практически сразу после отмены крепостного права, вообще вызвали ожесточенную полемику с обеих сторон ― консерваторов и либералов. Тургенев отмечал по этому поводу: «Я замечал холодность, доходившую до негодования, во многих близких и симпатичных людях; я получал поздравления, чуть не лобызания, от людей противного мне лагеря, от врагов».

В то же время сложно складывалась личная жизнь Тургенева, он часто болел, а, оказываясь за границей ― иногда добровольно, иногда вынужденно ― тосковал по России, общественная и политическая жизнь которой тоже добавляла тревоги: обещанные реформы не приносили желаемого, остро стоял крестьянский вопрос. Таким образом, творческий кризис того периода (в работах некоторых литературоведов известный также как «духовный кризис») был обусловлен внутренними настроениями писателя и его восприятием действительности.

Находясь весной 1856 года в своем имении в Спасском, Тургенев писал своему другу Василию Боткину:

“

А между тем я здесь ничего не делаю — à la lettre ничего. Видно такова судьба моя, чтобы ничего не дать в «Русский вестник». Ем ужасно (что я масла истребляю, уму непостижимо!). Сплю очень хорошо — читаю историю Греции Грота — и, поверишь ли, мысли — так называемой творческой (хотя между нами сказать, это слово непозволительно дерзко — кто осмелится сказать не в шутку, что он — творец!?), одним словом, никакого сочинения в голове не имеется. Я начал было одну главу следующими (столь новыми) словами: «В один прекрасный день» — потом вымарал «прекрасный» — потом вымарал «один» — потом вымарал всё и написал крупными буквами: ** **** мать! да на том и покончил. Но я думаю, «Русский вестник» этим не удовлетворится. Вот третий день, как погода поправилась — а то черт знает что за мокрые кислые тряпки висели на небе!

— Из письма Ивана Тургенева Василию Боткину от 17 мая 1856 года

Контекст этого письма был следующий: в 1855 году Иван Тургенев обещал написать рассказ «Призраки» для недавно основанного журнала «Русский вестник». Однако, увлекшись новым замыслом, он оставил работу над «Призраками» и приступил к повести «Фауст». В мае 1856 года Тургенев все еще пытался поймать вдохновение, чтобы сдержать обещание «Русскому вестнику», и, находясь в селе Спасское, написал в письме другу Василию Боткину, что пробует писать, но дальше первых слов не продвигается.

В тот год рассказ для «Русского вестника» Тургенев так и не написал, и с основателем журнала Михаилом Катковым вышел конфликт: Катков принял повесть «Фауст» за ненаписанные еще «Призраки» и в объявлении об издании «Русского вестника» 1857 года публично обвинил Тургенева, что тот не выполнил взятое на себя обязательство. Друзья отправили вырезку текста Тургеневу в Париж, и тот попытался разъяснить ситуацию в письме, которое затем опубликовали в «Московских ведомостях». Однако Катков не удовлетворился и выступил еще с одним письмом, но на этот раз Тургенев оставил его без ответа, а в письме другу Лонгинову написал «Вину я беру на себя». Повесть «Призраки» Тургенев завершил лишь спустя восемь лет, в 1863 году.

Михаил Никифорович Катков, редактор "Русского вестника"

Михаил Никифорович Катков, основатель «Русского вестника»

«Изорвал и бросил в watercloset все мои начинания»

Живя за границей, Тургенев регулярно получал корреспонденцию, в которой друзья пересылали отклик публики на его новые произведения. Не всегда отклик был положительным, что подстегивало мнительность писателя. При этом, несмотря на неприятный инцидент с «Русским вестником» и самокритику, в 1857 году Тургенев вместе с Толстым, Островским и Григоровичем взял на себя другое обязательство ― печатать свои произведения исключительно в журнале «Современник».

В феврале 1857 года Елисей Колбасин написал Тургеневу:

Скажу Вам откровенно, что к «Повестям» осталась публика довольно равнодушна и в книжных лавках беспрерывно спрашивают, когда выйдут «Записки охотника».

Тургенев хоть и ответил на это казалось бы отстраненно: «…если б Вы знали, как я равнодушен стал к литературе вообще и к моей дребедени в особенности…», однако, симптомы творческого кризиса проявляли себя всё больше, вплоть до того, что он заявлял о намерении бросить литературу. А чтобы выполнить обязательство перед «Современником» хотел ограничиться написанием статей и художественными переводами.

Члены редколлегии журнала «Современник», 1856. Слева направо: Иван Гончаров, Иван Тургенев, Лев Толстой, Дмитрий Григорович, Александр Дружинин, Александр Островский.

В очередном письме Василию Боткину Тургенев писал:

“

Милый Боткин, без преувеличения могу сказать, что десять раз принимался писать тебе — но ни разу более полустраницы написать не мог; авось на этот раз буду счастливее. — О себе тебе говорить не стану: обанкрутился человек — и полно; толковать нечего. Я постоянно чувствую себя сором, который забыли вымести — вот тебе моя Stimmung. Авось это пройдет, когда я брошу Париж. — Ты знаешь, что Некрасов был здесь и внезапу ускакал в Рим; Толстой здесь — и глядит на всё, помалчивая и расширяя глаза; поумнел очень: но всё еще ему неловко с самим собою — а потому и другим с ним не совсем покойно. Но я радуюсь, глядя на него: это, говоря по совести, единственная надежда нашей литературы. — Что касается до меня — то скажу тебе на ухо с просьбой не пробалтываться: кроме обещанной статьи Дружинину, которую только потому и высылаю, что боюсь повторений катковской истории, — ни одной моей строки никогда напечатано (да и написано) не будет до окончания века. Третьего дня я не сжег (потому что боялся впасть в подражание Гоголю), но изорвал и бросил в watercloset все мои начинания, планы и т.д. Всё это вздор. Таланта с особенной физиономией и целостностью — у меня нет, были поэтические струнки — да они прозвучали и отзвучали, — повторяться не хочется — в отставку! Это не вспышка досады, поверь мне — это выражение или плод медленно созревших убеждений. — Неуспех моих повестей (сообщенный мне из самых верных источников, Колбасиным и др.) ничего мне не сказал нового. Я удаляюсь — как писателя с тенденциями заменит меня г. Щедрин (публике теперь нужны вещи пряные и грубые) — а поэтические и полные натуры, вроде Толстого, докончат и представят ясно и полно то, на что я только намекал. Всё это довольно странно после «обязательного соглашения», mais je m'en lave les mains. — Так как я порядочно владею российским языком — то я намерен заняться переводом «Д<он->Кихота», — если буду здоров. Ты, вероятно, подумаешь, что это всё преувеличение — и ты мне не поверишь. Ты увидишь, я надеюсь, что я никогда не говорил сурьезнее и искреннее.

Благодарю за присылку статьи о Фете; основная мысль весьма верна и дельна, и щедрой рукой рассыпаны тонкие и умные замечанья. Вот если откроется у меня к этому талант, я не прочь писать статьи в этом роде — и, может быть, себя попробую. Но сочинять ― баста! Ты знаешь, что я тотчас бросил стихи писать, как только убедился, что я не поэт; а по теперешнему моему убеждению — я такой же повествователь, какой был поэт.

— Из письма Ивана Тургенева Василию Боткину от 17 февраля (1 марта) 1857 года

Несмотря на столь категоричные заявления в этот период Тургенев работал над повестью «Поездка в Полесье», правда отзывался о ней тоже критично:

…я отправил к Анненкову вторую половину моего рассказца: «Поездка» и т. д. <...> Мне он показался так слаб, что я решился прибегнуть к третейскому суду. Если вы, сообща, найдете, что это печатать не стоит, то бросьте это ― и извините меня. Душевно был бы рад сделать что-нибудь порядочное ― да что ж когда ничего не выходит? <...> Если Вы решитесь напечатать эти пустячки, то уже само собою разумеется, что я никакого вознаграждения не требую.
— Из письма Ивана Тургенева Александру Дружинину от 3 (15) марта 1857 года

В том же письме он снова сомневался, что продолжит писать:

Вчера прочел я Вашу статью обо мне во 2-м No-е «Биб<лиотеки>». Как мне ни неловко говорить о ней, потому что дело идет о собственной моей особе ― не могу скрыть, что статья показалась мне превосходной. Вы вложили перст в язву ― и я сам увидал свою физиономию как в зеркале (только чересчур снисходительном). То, что Вы говорите по поводу Колосова ― поразило меня: c'est de la divination (извините французскую фразу) ― и те же самые мысли давно смутно вертелись в моей голове. Если я еще буду писать ― поверьте ― эта критика была для меня драгоценно полезна. Не принимайте моих слов: ежели я еще буду писать ― за фразу; право, я в таком расположении духа, что, кажется, долго не возьмусь за перо…

На следующий день ту же мысль он развил в письме Павлу Анненкову:

Эх, умру я старым литературщиной ― видно, с чем в колыбельку, с тем и в могилку. Сочувствовать поэзии я никогда не перестану, потому что только в этом и жизнь моя ― но мне как-то странно подумать, что я когда-нибудь возьмусь за перо сам. Так это всё далеко от меня теперь, так я скучен и тяжел ― и устал, ничего не делавши.
— Из письма Ивана Тургенева Павлу Анненкову от 4 (16) марта 1857 года

Несмотря на эти заявления летом 1857 года Тургенев начал писать повесть «Ася» и закончил ее к ноябрю. Друзья, прочитавшие рукопись до публикации, отзывались о ней хвалебно. В ответ на положительный отзыв Анненкова Тургенев написал:

Отзыв ваш об «Асе» меня очень радует. Я написал эту маленькую вещь ― только что спасшись на берег ― пока сушил «ризу влажную мою», ― а потому я бы вовсе не удивился, если б моя первая ― после долгого перерыва ― работа не удалась. Оказывается, что она вышла изрядная ― и я искренно этому радуюсь.
— Из письма Ивана Тургенева Павлу Анненкову от 19 (31) января 1858 года

Однако вскоре Тургенева вновь одолевает мнительность, и спустя месяц он пишет в письме:

Также и 1-й No «Современника» не показал носа я не знаю, как напечатана «Ася», что, впрочем, беда небольшая ― ибо, по сведениям, она блистательно и с треском провалилась, несмотря на ваши благодушные отзывы.
— Из письма Ивана Тургенева Д. Я. и Е. Я. Колбасиным от 26 февраля (10 марта) 1858 года

Хотя наряду с положительными отзывами, был и ряд отрицательных (например, Лев Толстой написал: «"Ася" Тургенева, по моему мнению, самая слабая вещь из всего, что он написал»), нельзя доподлинно сказать, на какие сведения ссылался Тургенев, полагая, что «Ася» провалилась. В. Я. Колбасин ответил 17(29) марта: «Откуда вы взяли, что «Ася» с треском шлепнулась? <...> весьма многие, как в литературном кружке, так и в публике, ее заметили». И действительно, многие литераторы и критики высказывались о повести хвалебно, как в личной переписке с Тургеневым, так и в литературной критике, например, по прочтении «Аси» Николай Чернышевский написал свою известную статью «Русский человек на rendez-vous».

«Я повесил свое перо на гвоздик»

Новый этап творческого кризиса наступил в 1865 году. Этому способствовали разные события в жизни Тургенева: критика романа «Отцы и дети», разрыв с журналом «Современник», споры с Герценом и лондонскими друзьями, допросы по возвращению из Лондона в Россию о его связях с Герценом, Бакуниным и прочими. А вслед за допросами по Петербургу разнеслись слухи, будто бы на допросах Тургенев донес на прежних друзей. Разочарованность сквозила и в письмах, и в прозе Тургенева того периода. Весной 1865 года он планировал поездку в Россию и в письме к графине Ламберт написал:

Я остаюсь здесь около месяца ― а там отправляюсь в Петербург ― а оттуда в деревню. Нечего говорить, что я увижу Вас в самый день приезда. Поболтаем о многом, как старые друзья ― но нового (да и тем лучше!) ничего не будет. Я повесил свое перо на гвоздик... Россия мне стала чужда ― и я не знаю, что сказать о ней.
— Из письма Ивана Тургенева E. E. Ламберт от 26 февраля (10 марта) 1865 года

В этот период Тургенев и правда мало пишет, но всё же пишет: появляются фрагменты философской повести «Довольно», которая пронизана мрачными размышлениями о бессилии человека перед беспощадными законами природы, о влиянии на его судьбу таинственных и неуловимых сил, о тщетности общественной жизни, современных достижений и даже искусства. Посылая фрагмент повести Анненкову, Тургенев и тут высказался самокритично:

Вот Вам, любезнейший друг П<авел> В<асильевич>, отрывок «Довольно», по прочтении которого мои читатели, вероятно, воскликнут: «действительно довольно!» Лучшим доказательством моей лени служит то, что и этот вздор я едва осилил.
— Из письма Ивана Тургенева Павлу Анненкову от 6 (18) марта 1865 года

Настроения разочарованности Тургенев начал преодолевать только к концу 1860-х: он вернулся к замыслу романа «Дым». Работу над ним писатель завершил в январе 1867, а в апреле роман был опубликован в журнале «Русский вестник».

«Таланта с особенной физиономией и целостностью — у меня нет»

«Кто осмелится сказать не в шутку, что он — творец!?»

«Изорвал и бросил в watercloset все мои начинания»

«Я повесил свое перо на гвоздик»

Рекомендуемая литература